Главная / Рассказы / Танец в одиночку. Глава девятая

Танец в одиночку. Глава девятая

Настроение меланхоличное. Песни: Sting, Big Lie Small World; Fingernail Moon; Shakira, La Pared. Лучше всего, однако, мою дурацкую грусть, возникшую, очевидно, на почве ПМС, передает оптимистичная песенка, называемая «Сердце». Группа Флер.

Как же ты мне надоел,
Мучительный орган.
Слабый, вечно больной,
Кровоточащий.
Я не могу уснуть
Ни днем ни ночью,
Ты изнутри долбишь
Тонкую оболочку.
Сжатия и разрывы,
Новые спазмы и муки,
Взгляд, безупречно ленивый,
Предают дрожащие руки.
Вокруг погашенной лампы
Мечутся странные блики.
Голос разума слабый-слабый,
Тихий-тихий.
Я могу прекратить
Твою жизнь
В запястье
Руки.
Ведь кровь это
Всего лишь жидкость,
Тонкие венки
Хрупки.
Если бы ты
Прорвалось наружу
Разрушив ребра
И кожу,
Это был бы хороший
Конец всему,
Это был бы...
Хороший...

Я редко слушаю подобные песенки, которые подходят скорее для психически неуравновешенных подростков, чем для меня. Песенки эмо. Однако на определенные состояния этот шедевр эмовской субкультуры ложится великолепно. Бывают настроения, когда хочется сильно биться головой об стену - так вот, лучшего музыкального сопровождения под данное действо никак не найти.

Моя проблема состоит в том, что иногда вид темно-серых, почти черных туч, нависших над городом, особенно при позднем пробуждении после бессонной ночи, вызывает редкостную тоску. Я начинаю мыть полы и драить туалет. Итак, что у меня сегодня? Работа, спортзал, тоска зеленая.

Я мою пол и мучаюсь вопросом: почему? Почему, когда люди расстаются, они не могут сохранить друг о друге хорошие воспоминания? Почему не могут, встречаясь на улице, действительно по-доброму друг другу улыбнуться и спокойно, без подколов, спросить «Как дела?». Неужели нельзя сохранить после расставания нормальные, добрые отношения? В моей голове не укладывается: КАК? Как сначала могут люди ласково трепетно обнимать друг друга, целовать, делиться самым сокровенным, а потом перечеркивать все, говорить гадости об «этой стерве» или об «этом подлеце». Я вспоминаю все, что о тебе говорила. Нет, больше чем «засранцем» я тебя не называла, честно. Но «засранец», если что, - это даже не ругательство, милый. Это я даже ласково могу так кого-нибудь назвать. И то - потому что я очень грубая невоспитанная несдержанная девушка. И вообще, во мне течет южная кровь, это темперамент. С ним ничего не поделаешь. Вспоминая все, что я говорила о тебе, я точно знаю одно: я всегда старалась быть объективной и найти в сложившейся ситуации не только твою вину, но и свою. В-общем, есть вещи, в которых я действительно виновата. Например... эээ.... Ммм... ну должна же я быть хоть в чем-то виновата! Словом, вспомню - скажу.

Нет, ну если честно, я корю себя за то, что с самого начала я обманывала себя. Знала, как все будет, видела суть твоей натуры, но не хотела принимать это. Хотела верить, что все будет по-моему. Отказывалась внимать голосу рассудка.

А женщина должна, всегда должна внимать разума. Она не обязана быть супер-пупер-раскрасавицей, но быть благоразумной - ее святая обязанность. Потому что женщина всегда тяжелее и больнее расплачивается за свои ошибки, связанные с мужчиной. Так уж устроено. И физиологически, и психологически.

Но в отношении тебя, милый... Нет, ничего плохого тебе я не сделала. Я всегда была с тобой честна, всегда ласкова. Я просто тебя обожала, я тобой жила. Может быть, иногда я говорила тебе правду даже там, где можно было и промолчать... Если это моя вина, то, значит, здесь тебе есть в чем меня обвинить.

Но если ты когда-нибудь это прочитаешь, то это будет моя самая большая месть и вина перед тобой. Я пишу все это не потому, что хочу отомстить, просто я не могу по-другому, понимаешь? Ты первый мужчина, который сделал мне так больно (если быть откровенной, ты во всем мой первый мужчина), и никак иначе я не могла это пережить. Хоть это и не задумано, как ответный удар, но по сути им и будет являться для тебя, если ты когда-нибудь это прочтешь. Ты вряд ли после этого сможешь простить меня, потому что здесь все слишком неприглядно в своей голой правде. Но я не могла иначе. Единственное, что хоть как-то обнадеживает меня - это то, что ты не любишь читать и делаешь это крайне редко и неохотно. Будем надеяться, что в тот момент, когда тебе все же приспичит, ты выберешь себе другую книжку. Например, «Остров сокровищ». Или «Волшебник Изумрудного Города». Ну или «Незнайку на Луне», на худой конец. Настоятельно рекомендую «Винни Пуха» или «Муми Тролля».

Я не могу сказать, что ты действительно виноват передо мной в чем-либо. Все глупости и несуразности, которые ты совершил, не мне сделают хуже, а тебе. Ты своими поступками сделал плохо только себе.

Единственное, чего я до сих пор не могу тебе простить - что ты позволил себе играть со мной. Я до сих пор не могу понять: осознанно или неосознанно ты это делаешь; есть ли в твоей голове четко продуманный план, стратегия; или это просто инстинкт. Знаешь, как у котенка. Он не может просто наблюдать за движущейся рукой, он начинает напрыгивать на нее и кусаться.

По сути ты еще ребенок. Мальчик, который играл с красивой куклой, а потом забросил ее в угол пинком под зад и несказанно удивился, когда она сама встала и, потирая ушибленный зад, вышла из комнаты. Ты жутко обиделся на куклу. Во-первых, потому что ходить куклам не полагается. А во-вторых, потому что теперь, когда куклы нет, тебе хочется именно ее. Все другие куклы, разбросанные вокруг, с оторванными головами, вывихнутыми ножками, обритые налысо и разрисованные черным фломастером, тебя больше не интересуют. Тебе хочется именно ту. Ты идешь на кухню и начинаешь жаловаться на куклу маме. «Сам виноват», - говорит мама, - «фигли ты ею кидался?».

Теперь мама тоже виновата и занесена в список врагов под номером два. После куклы.

Не встретив одобрения со стороны взрослых (автоматически эти неразумные создания также заносятся в черный список), ты идешь в песочницу, где сидят твои друзья. Тут ты встречаешь абсолютное понимание. Вместе вы начинаете обзывать куклу всеми возможными словами и не по-детски материться. Виноваты все - родители, взрослые, мировой финансовый кризис, евреи и лица кавказской национальности, заполонившие Москву, правительство; разумеется, сама кукла, но только не ты. Тут твои друзья полностью с тобой солидарны. Таким вот образом, излив душу своим одухотворенным, высокоинтеллигентным друзьям, ты чувствуешь себя намного лучше.

Вот, мой хороший, это именно то, чем ты сейчас занимаешься. Твои друзья по песочнице - это компания гораздо более комфортабельная и ненапряжная, чем взрослые или собственная совесть, наглухо запертая в настоящий момент в темном чуланчике твоего подсознания, связанная толстыми веревками и еще скотчем (это уж чтобы наверняка не освободилась), с кляпом во рту. Реально, тусить со своей совестью - дело крайне неприкольное и неблагодарное, потому что совесть тебя никогда не поймет. Ну не найдете вы с ней общего языка. Поэтому виноваты всегда будут другие. Не ты. Мораль отсюда такова: а ну ее в задницу, эту совесть.

Видишь, как я все хорошо объяснила. И хотя вопросов больше нет, сердце все равно отказывается понимать: как же ты смог забыть те солнечные, чудесные дни, которые мы провели друг с другом? Может быть, для тебя это было в порядке вещей. Может быть, у тебя было так со всеми твоими девушками?

Я. Не могу. Их забыть.

Я не могу забыть, как мы шли по парку, и я еле удерживалась от того, чтобы не заплакать. За пять минут до нашей встречи мне позвонила мама. «Что этот человек может тебе дать?» - говорила она. «Что, кроме поцелуев и дрожи в коленках? Как ты можешь позволить себе увлечься мальчиком, который в двадцать с лишним лет ничем не занимается и живет за счет родителей? Ты что, свихнулась? Двадцать один год ты ждала его? Вот это? С ним ты собираешься провести остаток жизни? Сама себе честно ответь на вопрос: чего ты ждешь от него? Чего серьезного? Какие перспективы? Что ты сама себе можешь на это сказать?». А что я могла сказать? Я молчала. Я слишком хорошо видела тебя, чтобы говорить что-либо обратное. Я не видела перспектив. Но я так любила тебя, что в тот момент мне просто хотелось отмахнуться от доводов рассудка, как от жужжаний назойливой мухи. Этот мучительный разрыв между разумом, между моей матерью, которой я восхищалась все двадцать один год моей жизни, и между тобой, которого я тогда знала всего два месяца и видела без прикрас, но все равно обожала, - все это жгло меня раскаленным железом изнутри и горячими едкими слезами снаружи.

- В чем дело? - спросил ты, заметив мое состояние.

- Да так... небольшие проблемы в семье, - ответила я, боясь, как бы нечаянно слезы, переполняющие глаза, не стали выливаться наружу Ниагарским водопадом. Я рассуждала, что тогда начнется истерика, я покраснею, надуюсь, стану некрасивой, и вообще испорчу всю прогулку.

- Из-за чего? - спросил ты, мрачнея, уже догадываясь, какой будет ответ.

- Из-за тебя.

После этого плотину прорвало. «Малыш, ну не плачь», - говорил ты, крепко меня обнимая и целуя мокрые соленые щеки, шею, волосы. «Ну в самом деле... все будет хорошо». Ты крепко-крепко держал меня, и казалось, что никогда ты меня не отпустишь. До этого момента мне не приходило в голову, что можно чувствовать себя такой несчастной и счастливой одновременно. «Ппппрости....», - всхлипывала я. «Йа... иии... испортила.. всю... пппрогулку... (хлюп-хлюп-хлюп)». Ты гладил меня по голове, повторяя: «Успокойся. Успокойся. Ну всякое бывает. Не всегда же веселиться, ну честное слово. Пройдет». И ты поднял к себе мое лицо и начал меня целовать меня в губы, ласково, нежно, безо всякого намека на пошлость или грубость, своими горячими мягкими губами. Я помню только тепло; тепло и свет - отблески мерцающих на воде солнечных лучей. И шелест ив, склонившихся над водой. И твои глаза, такие добрые и теплые в тот момент, ну знаешь... настоящие. Без ироничной усмешки, без холодного блеска, а Глаза Любящего Мужчины. Нуу... по крайней мере, влюбленного.

Я помню, как было холодно, и мы шли по улице, и ты взял меня за руку. Твоя ладонь была горячая. Твои ладони всегда были горячие. Когда бы я не прикасалась к тебе, ты всегда был горячий. «Теплоэлектростанция» - так я тебя прозвала.

- Тебе что, холодно?

- Аггга... неммного... - (когда я замерзаю, я с трудом произношу слова, потому что мои губы перестают меня слушаться).

Ты не говоря ни слова, снял с себя свою ветровку, которая пахла тобой и которая несла твое тепло, накинул мне на плечи, почти укутал, как ребенка. Всю дорогу домой, ты шел рядом, крепко приобняв меня за плечи и прижав к себе, чтобы я согрелась. Ты что-то говорил, а я молчала и слушала. Ты мог в тот момент говорить обо всем, что угодно, я слишком счастлива была, слишком согрелась в твоих руках, чтобы что-либо отвечать. Трагедия моего ограниченного умишка заключается в том, что если бы сейчас я могла продолжить ту прогулку, я бы шла рядом с тобой до сих пор, чувствуя твое тепло.

Я помню, как мы стояли на эскалаторе в метро, ты ступенькой ниже. Ты слегка расстегнул мою теплую жилетку и прислонился лицом к моей шее, вдыхал запах моих духов, а потом просто обнял меня и прижался ко мне еще крепче, как ребенок и глубоко вздохнул. Я положила руки тебе на плечи и тихонько водила сухими губами по твоим светлым густым волосам.

Я помню твои осторожные прикосновения к бесчисленным бисерным браслетам на моей руке. Все только начиналось тогда, и ты боялся позволить себе лишнее и будто бы осторожно прощупывал меня, пытаясь найти тот порог, за который заходить нельзя. Тонкие бисерные нити на солнечном свету бликовали и переливались, как россыпи драгоценных камней. Ты аккуратно провел по ним пальцем, ненароком дотронувшись до моей кожи и слегка задержавшись на ней.

Я помню, как ты перебирал мои распущенные волосы, просовывал пальцы в завитки волос и бормотал: «В первый раз вижу такие кудри... никогда не видел таких волос».

Я помню, как в последнюю встречу перед нашим отъездом, когда я пыталась объяснить тебе некоторые проблемы, связанные с перспективой наших отношений, ты жестом остановил меня и сказал: «Не надо. Все эти проблемы решаемы. И я их решу. В течение этих трех недель, пока ты будешь на море. Все будет. Не сомневайся. Я знаю, чего я хочу». Я сидела на низкой садовой ограде и не верила своим ушам. Я видела перед собой не мальчика, не парня, а мужчину. Я слышала мужчину. В тот момент я была счастлива.

Ты сел передо мной на корточки, взял меня за руки и уткнулся головой в мои колени. Ты целовал мои руки, я гладила твои волосы. Я тебя боготворила. В тот момент я чувствовала, почти физически ощущала, что я нужна тебе, действительно нужна. Ты действительно собирался все изменить. Ты не врал. Я видела тебя - настоящего. Таким, каким ты можешь быть. Таким, каким и должен быть мужчина. Я видела и любовь в твоих глазах, и искренность, и нежность, и грусть перед расставанием. Ты не обманывал меня, нет, милый.

Наконец, ты поднялся, помог мне встать и крепко взяв меня за талию, долго, долго смотрел в глаза серьезным, каким-то повзрослевшим взглядом. «Пора?»

Я кивнула головой, не в состоянии отвести взгляд от любимого лица. «Иди», - сказал ты, не отпуская меня. Потом ты поцеловал меня. Ты крепко-крепко прижался горячими губами к моим, как будто хотел оставить печать на них. Печать, свидетельствующую, что я принадлежу тебе, и только тебе, и никому другому. Я не помню, сколько это продолжалось, помню только, что не могла оторваться от тебя, помню чувство жгучего сожаления, когда поцелуй закончился.

- Ну пока?

- Пока.

Мы стали расходиться в разные стороны не расцепляя рук, принялись перетягивать друг друга к себе, потом ты снова быстро притянул меня к себе и поцеловал. Уже в последний раз. Еще минуту мы постояли тесно прижавшись друг к другу. Потом ты внимательно посмотрел на меня, как будто хотел получше запомнить, зарисовать в памяти каждую черту моего лица, мы в десятый раз попрощались, и ты ушел не оглядываясь.

Милый, КАК я могу все это забыть?

Даже сейчас, когда все позади, мои руки начинают дрожать при одном воспоминании об этом.

И кто из этих двух молодых людей настоящий? Серьезно смотрящий на меня теплым, нежным взглядом, целующий мои руки, блаженно вдыхающий запах моих волос? Тот, кто крепко держал меня за плечи, закутав в теплую ветровку и прижав к себе, как самое дорогое, что у него есть?

Или другой, с насмешливыми холодными глазами и циничной ухмылкой, который идет по улице, засунув руки в карманы и поплевывая по сторонам?

Где ты настоящий?

Я не могу ответить на этот вопрос, дорогой мой. Держу пари, что и ты не можешь. В этом вся проблема. Что ты сам не знаешь. Только это уже не моя проблема. Я уже не при чем. Меня нет. В твоей жизни меня больше нет и не будет.

Я домыла полы в доме, не замечая, что все песни в плейлисте проигрались, и я почти бесшумно двигаюсь в гробовой тишине сумрачной квартиры.

- Ну? И что теперь? - гнусит сердце, обуреваемое сожалениями и воспоминаниями.

- А теперь -  заткнуться, чистить унитаз и бодрым шагом в спортзал! - рычу я.

Все. Я пережила это, в последний раз. Я больше не буду к этому возвращаться. Эти воспоминания слишком сладостные и прекрасные - но больше я не вызову их к жизни, а бережно сложу в тяжелую толстую книжку, между страницами 557 и 558. Пусть лежат, потихоньку сохнут, теряют цвет и сочность. Пройдет еще месяц, два или три, потом несколько лет, и они станут просто сухими листьями, гербарием. Иногда я буду открывать толстую книжку на тех самых страницах, со смешанным чувством сожаления и любопытства и глазеть на высушенные воспоминания.

Я не буду стирать их ластиком, или замазывать замазкой, или со сладострастным наслаждением медленно сжигать их на ритуальном костре, или выкидывать в помойку вместе с арбузными корками и старым тряпьем. Видишь ли, милый, я хочу, чтобы мне было что вспоминать в старости. Ну, в случае если я останусь старой девой.

Хотя даже если меня минует эта спокойная идиллическая участь, применение своему гербарию я все равно найду. Вечером, перед тем, как укладывать внуков спать и выключать у них свет, я буду спрашивать: «Ну что, зайцы, рассказывать вам сказку?».

«Не наааадо сказку, бааа! Расскажи лучше про Дениса!»

«Ну про Дениса так про Дениса...»

Я прижму их всех к необъятной груди (надеюсь, хоть к старости она у меня вырастет до уважающих себя размеров) (потому что в старости я буду есть столько шоколадок, сколько захочу! Потому что в старости мне уже не нужно будет загружаться по поводу сексуальности, привлекательности и прочей херни, можно будет пожить, наконец, в свое удовольствие. Буду вязать носки, петь песни и есть шоколадки. Одна за другой. У моих ног будут навалены кучки шоколадных оберток и будут копошиться внуки. Они будут говорить: «А нам нравится, бабуля, что ты такая МЯГКАЯ!». И будет здорово!)... и буду рассказывать правдивую историю про Дениса, который мог бы стать родным дедушкой моим любимым внукам, но в последний момент ступил (от слова «тупить» и «тупой») и не стал. И это будет любимая история моих милых пташек.

- Бабушка, а ты на него не обижалась?

- Ну как сказать... ну сначала было, конечно, обидно, а потом я подумала: а чего на дураков-то обижаться, верно?

(в один голос) - Веееерно!

- Бабушка, а ты еще долго его любила?

- Нууу... как сказать... не знаю, зайцы. Мне кажется, я вообще его не любила, просто была сильно влюблена. Кого я по-настоящему любила, так это вашего дедушку (гы, интересно, кто же будет у нас дедушкой...). Потому что, запомните, дуси, влюбленность - проходит, а любовь - никогда.

- Бабушка, а какой он сейчас стал?

- Кто? Дедушка?

- Денис!!!

- Ну, не знаю. Я его уже шестьдесят лет как не видела.

- А ты хотела бы его снова увидеть?

- Не знаю, мои хорошие. Зачем?

- Ну просто так, интересно ведь.

- Не знаю... не знаю. А теперь пора спать. Все по кроватям!

Я выключу свет, поцелую и обниму каждого, ласково, нежно; для каждого найдется у меня теплое слово, которое я прошепчу в детское розовое ухо и пойду пить чай с малиновым вареньем. Вот так.

И, как говорит мой дедушка, профессиональный алкоголик «вот вам весь салам-алейкум».

Я откровенно хохочу сама над собой и ухожу в спортзал. Аплодисменты и занавес.

А. А-ва


Комментарии (1)

Brynell2016-06-19 04:25:58
I'd vetunre that this article has saved me more time than any other.


Страницы:  1
Имя:
Комментарий:
Яндекс.Метрика